Первое интервью Ильдара Дадина на свободе: «Понял, что не имею права уезжать, пока не добьюсь каких-то изменений»

— Прямо мне никто не сказал о том, что меня будут освобождать. Я слышал, вроде бы, что прокурор, а потом судья сказала, что постановляют отпустить из-под стражи и отправить дело на новое рассмотрение, на реабилитацию. Но официально мне никто прямо не сообщил. Поэтому до конца я так и не знал, правильно я понял или нет. Администрация мне ничего не сообщила по поводу результатов [рассмотрения дела в Верховном суде]. То есть я предполагал, что меня отпустят, но не знал вплоть до сегодняшнего дня. После обеда мне сообщили, что освобождают сегодня. А все эти дни после заседания [ВС] были обычные — как было все, так и осталось.

— Омбудсмен Москалькова говорила, что вас отправили на Алтай в образцовую колонию. Как эта колония, образцово-показательной действительно оказалась? Отличается ли от карельских?

— По сравнению с карельской это небо и земля. Даже то, как осужденные позволяют себе обращаться к сотрудникам… Ну, в ИК-7 за это как минимум бы избили, а может, опустили или еще как-то унизили. На мой взгляд, здесь сотрудники действительно ведут себя так, как надо. Хотя не всегда адекватно к ним обращаются осужденные, они ведут себя корректно, проявляют выдержку и демонстрируют пример [соблюдения] закона.

— Вы не пытались узнать, почему так получилось, что тут такая хорошая колония, а в Карелии все по-другому? Может, рассказывали другие заключенные?

— Местные сокамерники, местный адвокат, в общем, говорили, что в Алтайском крае в принципе не принято унижать людей, якобы такого вообще не происходит здесь в колониях. Хотя сегодня от местного жителя Евгения была уже другая информация, что в ИК-8 города Новоалтайск его брат погиб, и он подозревает, что либо под пытками, либо как-то еще неспроста. И его мать узнала о гибели сына не непосредственным уведомлением, извещением, а только когда пришла на свидание, и ей сказали, что он умер. То есть, в общем, и адвокат, и сокамерники говорили, что здесь везде так, а вот сегодня от местного жителя услышал такую историю.

За ИК-5 могу сказать, что там все более или менее нормально. Одна из лучших колоний. Почему так? Могу лишь [повторить] объяснение, которое от сотрудника услышал: то, что начальник колонии раньше работал ближе к Москве. То есть зависит от начальника колонии все же, видимо. Может быть, эта колония такая, потому что так совпало — и начальник нормальный, и традиции местные не поощряют унижение осужденных. Других догадок нет, почему тут так, а в других колониях, где я сидел (или, например, в Брянске, где сидел мой брат — там тоже полный беспредел) — по-другому. Во многих [колониях] такое творится, именно страшное. Вот почему так? Я не знаю пока, почему некоторые колонии, скажем, человечные, адекватные, а другие нет. Здесь действительно был пример человеческого отношения со стороны сотрудников. Я думал, в России такого не бывает.

— Понятно, что этим вопросом вас уже наверное утомили — но остаетесь ли вы в России или нет, и что планируете делать?

— Я пока могу говорить лишь о стратегических направлениях, а о конкретных действиях я пока сам не знаю. То есть у меня нет плана как, каким образом бороться с этой системой. Я знаю общее: у этой преступной фашистской системы основное оружие — это ложь и подлость. А оружие людей, которые борются с этой системой — это правда. Повторюсь, конкретного плана нет. Непосредственно находясь в этой колонии, я собирался уехать из России, но через какое-то время понял, что не имею права уезжать, пока не добьюсь каких-то изменений.

— Планируете дальше общаться с карельскими заключенными?

— Несмотря на то, что стратегическая моя цель — сделать все для свержения чекистско-фашистского режима Путина (а все проблемы в стране — это следствие его режима), именно побыв в этой колонии, я узнал, что там есть хорошие люди, стойкие, которые, несмотря на все угрозы, пытаются добиться правды, справедливости против этих садистов. Я знаю, что этим буду по-любому заниматься, это будет одним из главных направлений моей деятельности.

— Ильдар, теперь вопрос по статье, по которой вы были осуждены. Вы были единственным, кто сел по статье 212.1 УК на реальный срок. Намерение дойти до ЕСПЧ, все равно призывать людей выходить и не бояться — как вы к самой этой статье относитесь сейчас? Что надо делать, бороться за ее отмену?

— Призывать бороться за отмену этой статьи — у меня было такое романтическое настроение до того, как я попал в Карелию. Я собирался приводить примеры — правда, точно не проверил пока, но, как я слышал, во время Второй мировой войны еврейские матери или жены еще во время Гитлера в Германии осмелились выйти за своих мужей и даже отстояли их. Потому что они были немками, а их мужья — евреи. Или при Януковиче был какой-то парень, который вышел с перевернутым плакатом против либо Януковича, либо другого чиновника, на него собирались возбудить уголовное дело, и он добился того, чтобы это дело прекратили, а его отпустили, а люди, вышедшие также с перевернутыми плакатами, показали, что они не будут подчиняться этому мракобесному отношению.

На примере этого хотелось показать, что все зависит от людей, от того, будут ли они выполнять или не будут выполнять этот фашистский, на мой взгляд, закон. После пыток в Карелии, узнав что у нас творится, в каких масштабах, я понял, что не могу призывать людей делать то, за что они могут попасть прямиком в руки вот таких откровенных садистов. Моя цель призывать нормальных людей, пока еще есть возможность, уезжать из России — не переставать бороться, но не здесь, не в руках этих [людей]. А так просто прямиком к садистам попадаешь.

И по-прежнему я, наверное, буду к этому призывать. Опять же, решение каждого на его совести, моя совесть не позволяет мне в данный момент уехать. Когда я знаю, что людей пытают, я понимаю, что ничем не лучше их, моя совесть говорит, что у меня нет морального права уезжать. Потому что я просто ничем не лучше этих людей: ведь их пытают, почему я должен уезжать? Почему я имею право и возможность уехать, а они — нет? Как-то так, я пока не имел возможности для себя четко сформулировать.

— Вопрос по поводу процесса и судьи Дударь, которая дала [срок] больше, чем просила прокуратура, про отношение к судебной системе, к следствию, к прокурору. Дударь и вся система должны быть привлечены к ответственности?

— Я считаю, она непосредственный исполнитель, который рушит судьбы людей, она выносит заведомо, сознательно, намеренно неправосудные решения, лишает людей свободы и ломает жизни фактически. В ситуации этих людей в первую очередь нужно проникать. Я так вижу: после распада Советского Союза почему у нас повторяются эти преступления, и история опять движется по кругу, а не по спирали вверх? Потому что преступников коммунистических не признали преступниками, не привлекли к ответственности преступников, как это было в Германии, когда судили на самых высших уровнях. История помнит ошибки, и, не извлекая уроки из этих ошибок, мы позволяем истории двигаться по кругу.

Ключевое — неотвратимость ответственности, вот чего надо добиваться. Все преступления и советского режима, и путинского — нельзя давать им индульгенцию. Вот говорят: давайте мы простим их беззакония и дадим им другого какого-то человека поставить. Ельцин прощал коммунистов, Ельцина прощали те, кого он поставил после себя. Пока у нас вот так будут отмазывать предыдущих преступников их ставленники, которые гарантируют им безопасность, следующие преступники будут знать: что бы мы ни сотворили, нам все сойдет с рук, мы купим себе гарантии безопасности. Этот круг нужно разрывать, нельзя давать никакому преступнику гарантии безопасности. Неизбежность, неотвратимость наказания — в этом направлении нужно двигаться.

— Последний вопрос. Сколько раз за последнее время вас пытались убедить, чтобы вы отказались от своих взглядов, говорили: давай по-хорошему, всегда так было, ничего не изменится? Следователи, прокуроры, сотрудники ФСИН — таких людей много. Насколько часто такие вещи были?

— Обычно про «всегда так было, ничего не изменится» я слышал просто от людей, с которыми находился в местах лишения свободы. С сотрудниками такой случай был только в Карелии в ИК-7: уже на четвертый или пятый день пребывания непосредственно после пыток пришел какой-то подполковник, точнее, меня привели к нему. Он спрашивал, почему я выходил на протесты, почему я был в Украине. Я тогда ему отвечал, что хотел видеть, как там происходит все на самом деле. Он прямо тогда сказал: видимо ты не понял, куда попал, подумай хорошенько, иначе фейсы (сотрудники ФСБ — МЗ) с тобой будут обращаться еще хуже. Они злые, не то, что мы. То есть то, что они меня вешали за наручники за запястья выкрученные, для них это еще нормально.

Он так разозлился, когда я ему сказал, что выходил [на акции протеста] сам, и руководителей у меня нет, кроме совести. Сказал: хорошо подумай, я зайду через две недели. Подумай о своих руководителях, о том, что видел на Майдане. Ему нужна была ложь, которая его бы устраивала. Чтобы я помог ему и сказал бред и ложь, что я американский наемник, что на Майдане были американцы, переодетые украинцами. Вот такие им были нужны показания.