О чем говорят результаты последних всероссийских социологических опросов? Ответ из первых рук получим у руководителя отдела социокультурных исследований аналитического Левада-центра Алексея Левинсона.
Аналитический Центр Юрия Левады (Левада-Центр, Москва) – российская негосударственная исследовательская организация, которая проводит социологические и маркетинговые исследования и является одной из крупнейших и авторитетных российских организаций в своей области.
Метод работы Алексея Левинсона – индивидуальные интервью и работа в фокус-группах. Это дает возможность социологу узнать истинное мнение людей и понять, что движет их поступками.
– Алексей Георгиевич, а есть ли она – общественная жизнь в России? Каковы приметы сегодняшнего российского общества в городах больших и малых?
– Это два разных вопроса. Общества не может не быть, а вот общественной жизни может не быть. Как социолог могу сказать, что российское общество на протяжении всех лет советской власти, за исключением очень короткого периода в начале 90-х, прожило без того, что называется общественной жизнью: когда общество само что-то предлагает, делает, требует, осуществляет и т. д. Вот если называть общественной жизнью такую жизнь, то ее почти нет.
А если под общественной жизнью понимать то, что у нас людей собирают на какие-то праздничные мероприятия, то такая общественная жизнь, конечно же, есть.
У нас у каждого есть друзья, знакомые, мы общаемся на работе, – такую жизнь правильнее называть не общественной, а приватной. Вот появился Интернет, и приватная жизнь приобрела общественный характер. При общении в социальных сетях я делаю переписку с моим другом предметом общего внимания. В нашем круге общения о ней становится известно всем.
Люди боятся бастовать, но когда забастовка всеобщая, то даже те,
кто боялись, начинают в ней участвовать
– Как люди относятся к происходящему в стране? Насколько сильны протестные настроения в сегодняшнем обществе?
– Протеста мы не наблюдаем. А вот готовность сказать, что «мы будем протестовать», она в последнее время стала несколько выше. Но от нее до реального протеста – большое расстояние. Тут надо оговориться: я говорю о вещах, которые касаются страны в целом, исходя из средних данных по стране.
До открытого уличного протеста дело доходит очень редко, а если доходит, то в понимании властей это значит, что мы подошли уже к каким-то крайним пределам, и стоит пугаться.
Мне кажется, что это очень плохо и неправильно устроено, что мирную демонстрацию власти воспринимают, как преддверие бунта. Что нет этого пространства – между законными формами протеста и незаконными. Гораздо лучше, чтобы оно было.
Вот мы видим по телевизору какой-то европейский город, допустим, Брюссель. Там идет демонстрация – двадцать тысяч студентов, которые протестуют против, например, повышения платы за учебу. Идут себе, кричат, машут флагами, и про власть говорят всякие худые слова. Ну прошла демонстрация, то ли добились они своего, то ли не добились, – но никто не думает, что завтра рухнет строй. Завтра просто придут другие, помашут флагами по другим поводам, ну и что?
А что хорошего, если мирные законные формы протеста для человека могут окончиться преследованием? Это грозит тем, что в какой-то момент люди бросают все и выходят, пренебрегая всем, на улицы. Особенно когда понимают, что их не 20, и не 200, а 20 000. Люди боятся бастовать, но когда забастовка всеобщая, то даже те, кто боялись, начинают в ней участвовать.
Но мне кажется, что хорошо бы обойтись без такого. И я, и агентство, где я работаю, исходим из того, что гражданский мир – это такое благо, которое нельзя променять ни на что. Только нельзя, спекулируя на этом, заставлять людей идти на жертвы своим благополучием.
– Год выборов на дворе. У нас в Серове или в похожем маленьком городе человек ощущает, что от него что-то зависит?
– Я думаю, что это с размерами города совсем не связано. «От меня ничего не зависит!» – это типовой ответ россиянина, от жителя мегаполиса до жителя деревни. Это такой менталитет. Люди рвались голосовать в 90-е годы, они были уверены, что от них многое зависит, и доля тех, кто требовал «Я хочу проголосовать!» была очень высока.
Сегодня у нас сломанная электоральная машина, причем фундаментально сломанная, и люди заранее уверены – это показывают наши всероссийские опросы – что выборы будут сфальсифицированы. Но это же ужасно – скомпрометирован такой демократический институт!
Демократию проспали, просвистели сами демократы – в начале 90-х годов, получив власть, они с ней обошлись, на мой взгляд, не так, как следовало. Но такая компрометация института выборов, она уже, конечно, не на их совести.
– То есть грядущие выборы пойдут все по той же накатанной дороге фальсификации и натягивания голосов кому надо?
– Я не исключаю, что какие-то уроки власть извлекла и, я думаю, там, наверху, не один человек начал чесать голову: а не перегнули ли мы палку? Последняя выборная кампания мэра Москвы Лужкова была настолько грязной, и протест по этому поводу столь велик, что даже президент Медведев вынужден был обратить на это внимание. Там, наверху, знают, что «оранжевая» революция в Украине и «цветные» революции, – и мирные, как в Украине, и кровавые, как в Киргизии, и отчасти события на Арабском востоке – спровоцированы тем, что люди были недовольны результатами выборов.
Есть режимы, которые спокойно это дело прокручивали (фальсифицировали выборы – ред.), а потом вдруг «ба-бах!», и это перестает работать. И когда этот «ба-бах» будет и где – сказать точно никто не может. Но ясное дело, что сейчас его вероятность везде – и в России, в том числе, выше, чем была какое-то время назад.
– Потому что люди видят и понимают, что их обманывают.
– Раньше людям было все равно. Теперь может так получиться, что они начнут протестовать: когда, например, начальство диктует учителям и врачам – как им голосовать, а в деревнях грозят пенсионерам, что дрова не привезут, если они «правильно» не проголосуют.
В советские времена большинство тех, кто шел голосовать за блок коммунистов и беспартийных, искренне думали, что так надо. Сейчас люди, которые это делают, уже не думают, что так надо. Есть, конечно, те, кто считает, что «Единая Россия» – хорошая партия, по нашим опросам, таких сейчас около 30%. Но есть и те, которых заставят проголосовать за нее (если будут «натягивать» ей вместо 30 с чем-то до 65 процентов). И вот те, над кем совершат то или иное насилие – как они на него отреагируют?
Путина президентом хотели бы видеть больше, чем Медведева,
но значительная доля респондентов говорит: ни того, ни другого
– Это касается выборов в Думу. А президентские?
– Что касается выборов президентских, то тут тоже новизна момента есть. Когда Путин переизбирался на второй срок, у нас, тех, кто изучал общественное мнение, не было никаких сомнений, что он проходит, и все его возможные конкуренты ничтожны. Когда нужно было избрать Медведева, мы также знали абсолютно точно, что никаких сюрпризов никто не обещает, и все произойдет так, как они, власти, хотели.
Сейчас есть поводы думать, что, например, к марту Медведев станет фигурой, сравнимой с Путиным по весу, и вот тогда, если они оба выходят на выборы, то голосование становится как бы настоящим, и у людей появится желание выбирать.
Мы сейчас задаем вопрос: «Кого бы вы хотели видеть кандидатом: Путина или Медведева? Или того и другого, или ни того, ни другого?». Больше хотели бы видеть Путина, чем Медведева, но значительная доля говорит: ни того, ни другого. В некоторых социальных группах – скажем, среди пенсионеров – эта доля встает на первое место. По сути, это голосование против всех, только выраженное другим способом.
– По моим ощущениям, большинство людей убеждены: нужна авторитарная, жесткая власть. Только такая способна «держать» Россию и россиян.
– Есть, конечно, и это. Хорошо ходить в валенках в 21-ом веке… Людей, которые согласны так жить, становится все меньше и меньше. Люди молодые – мы знаем по нашим опросам – готовы поступиться многими демократическими свободами, но свободой выезда – извините!
– То есть молодое поколение не видит себя в России, не видит здесь будущего?
– Установки на отъезд из России почти все сосредоточены в молодом поколении. В брежневские годы уезжали этнические группы (немцы, евреи), и там пожилых было очень много. Сейчас это не этнический вопрос, это вопрос возрастной. Если молодой, образованный, с амбициями – он начинает думать об отъезде. Пример: химфак МГУ. Весь курс говорит: «Я бы остался, у меня папа, мама здесь, но с тем, что я знаю и умею, мне в России делать нечего. Здесь нет ни одной лаборатории, где мог бы я делать все то, что умею». Причем это беда не системы образования, а беда системы рабочих мест. Это очень глубоко и серьезно.
В малых городах происходит все то же самое, только отъезд происходит не за рубеж, а в ближайший большой город, а из него – в город еще больше.
В малых городах политическая жизнь много активнее, чем в столицах – это факт
– Серов подтвердил тенденции, которые вы наблюдали на протяжении своего исследования?
– Цель нашего приезда – это проведение исследования, которое называется «Общественная жизнь в малых городах». Помимо города Серова, в рамках этого проекта мы уже посетили девять городов: семь в 2007 году, два в этом году, и еще впереди у нас три города. Наши исследования подтвердили, что в малых городах есть очень большая специфика общественной жизни, социальной жизни.
Она отнюдь не сводится к тому, что это заброшенные провинциальные городишки: мы не с этой мыслью приехали и не с этой мыслью уезжаем. Наоборот, мы можем сказать, что (про Серов мы сейчас не говорим) вообще в малых городах политическая жизнь много активнее, чем в столицах – это факт.
В столицах политической жизнью занимаются политики, те, кто на этом всем что-то получает, делает. В малых городах в политическую жизнь включаются граждане.
В городах больших политическая жизнь вращается вокруг федеральных партий и взаимоотношений между ними, в небольших городах, что очень интересно, принадлежность человека к какой-то из крупных партий о его взглядах, о жизненной позиции практически ничего не говорит.
В малых городах есть независимая пресса. В больших городах тоже есть независимые издания, но они не играют важной роли. На самом деле независимые источники информации обществу очень нужны. И в городах, где есть независимые издания, и там, где их нет, говорят одно и то же: они нужны. Это можно считать одним из выводов нашего исследования – я не думаю, что работа в оставшихся трех городах заставит нас поменять свое мнение.
Поделись новостью в социальных сетях
